Памятник Комитасу на этапе производства. Открытие в сентябре 2015 г.
Памятник К.Э.Циолковскому, гранит, г. Санкт-Петербург, 2005 г.
«Братья», туф, 1992 г; «Блаженство», мрамор, 2007 г.
«Семья», гранит, 1999 г; “Плодоносящая женщина”, известняк, 1997 г.
О месте под солнцем
Петербуржская мастерская скульптора Левона Бейбутяна характерна двумя обстоятельствами. Заходишь в огромное помещение, двухэтажное, по идее, и первое, что бросается в глаза – беспорядок. Куски и глыбы камня, еще нетронутого, такие же куски с робкими следами инструмента, законченные и оставленные на половине готовности скульптуры, картины на стенах, столах и на полу, чашки с кофейной гущей в самых неожиданных местах.
Но это беспорядок художника, который отлично знает, где что лежит. Попробуй здесь прибери – сразу нарушится хрупкое равновесие физических координат вещей, и скульптор остановится в растерянности, потеряв нить действий и событий.
Вторым обстоятельством, менее очевидным, но более ценным в глазах досужего посетителя этого места является его солнечность. Ну и что такого, вроде бы, здесь светло и просторно, и серость гранита соседствует с мягкой сочностью оттенков туфа. Все так, но если вспомнить, что за окном Петербург, получается, что постоянное солнце в зале претендует на то, чтобы изменить твое заблуждение насчет депрессивности северной столицы.
Петербург, впрочем, по-прежнему дождлив, порой невыносимо, но свет этой мастерской обусловлен иными, не метеорологическими причинами.
О мастере
Бейбутян родом из деревни под Эчмиадзином. Вот где достаточно и солнца, и камней под ним. Он взял это солнце и эти камни, и перенес их нетронутыми в северный город.
Но до этого Левон учился в художественном училище, в Ереване, где его заметил и взял под крыло Гукас Чубарян, знаменитый скульптор Армении. Варпета Левон не посрамил, наоборот – Чубарян всемерно способствовал отъезду Бейбутяна в Ленинград, для продолжения учебы. Так в конце 1970-ых Левон оказался на берегах Невы.
Там его ждала знаменитая «Муха» – Высшее художественное училище имени Мухиной – вуз богатых традиций и всемирно известных выпускников. Бейбутян остался в Ленинграде, перейдя вместе с городом в другую ипостась: город стал Петербургом, Бейбутян – варпетом. Вот только воспринимать Армению и Россию как разные, в политическом смысле, страны он так и не научился. Это и неважно, впрочем.
Теперь Левон сам преподает в вузе, ставшим художественной академией – доцент, чтобы быть точным.
О камне и резце
Скульптура, наверное, бывает многословной. Не в том смысле, что она «может многое сказать» зрителю, а сама по себе, как бывают много разговаривающие люди. А вот искусство Бейбутяна молчаливо, слова от него, что называется, не дождешься.
И это особенно удивительно, что на линии, пластику и прочие выразительные средства его работы отнюдь не скупятся. Наоборот, в них множество деталей, подробных разработок, эффектов и чувственных форм и штрихов. Однако ни в одной вещи этим произведениям не изменяет чувство меры – деталей ровно столько, сколько нужно, чтобы от скульптуры не повеяло даже легчайшей придуманностью и нарочитостью.
Его творение состоит максимум из двух фигур, чаще – одной. Они появляются ниоткуда, вернее – из tabula rasa мраморного или туфового блока. Левон разговаривает с камнем – он утверждает, что камень подсказывает ему, какое место заготовки оставить нетронутым, потому что оно уже имеет нужные очертания.
Работы из дерева, по сравнению с количеством каменных скульптур, у Бейбутяна редки. Но вот дубовая «Богиня» полна откровенных символов языческой космогонии. Один главный жест фигуры рассказывает всю историю человеческого существа – она держит рукой свою утробу, знаменуя вечный круговорот обновления. Орнаменты и украшения Богини суть символы язычества, утверждающие связь чрева с Космосом – Отцом всего живущего на Земле. Загадочные огромные глаза устремлены в Космос, в эту вечность, а чувственная припухлость губ не оставляет сомнений в том, что это богиня любви и проистекающего из любви плодородия.
О Комитасе
В Санкт-Петербурге немало «армянских» мест. Каждое из них знаменательно чем-то особенным, будь то церковь на Невском или кладбище на Смоленке. Вот и еще одно появится совсем скоро – Ереванский сквер на Васильевском, в Камском саду острова. Здесь уже поставили хачкар, а рядом с ним будет Комитас Бейбутяна.
Росту в Комитасе пять метров. Достаточно одного взгляда на его лицо, чтобы понять стиль создавшего его художника – он полностью вписывается в сказанное выше. Подробная передача черт, тем не менее, совершена при отсутствии отвлекающих деталей, ведь главное было передать скорбь Комитаса, дошедшую до степени отрешенности.
Бейбутян отказался от свитка нот в руке композитора – зачем эта деталь, всего лишь подчеркивающая принадлежность Комитаса к определенному ремеслу? Лишняя она, лишняя, все и так отлично знают, кто это такой. Поэтому руки без свитка безнадежно – но не безвольно, нет! – опущены, показывая сломленность вардапета, невозможность противостояния чудовищному злу.
Вся территория сада должна быть благоустроена, из Армении уже везут туф, из которого будет сделана ограда и скамейки. Здесь тихо, будто и не в современном мегаполисе этот парк и эта зелень. Возможно, соседство двух кладбищ, армянского и лютеранского, способствует тишине. И это хорошо, потому что ничто не помешает стоящему здесь Комитасу слышать музыку.
О работе без подготовки
Бейбутян признается, что очень часто не делает черновиков, эскизов. Опять же – камень сам позволяет ваять без набросков, забыв метод проб и ошибок, набело сразу, смело, не сомневаясь. Он так и говорит, что врожденная природа камня пробуждает спящий где-то в подсознании образ, и бездушная для непосвященных «сырая» глыба оказывается предназначенной для конкретного воплощения.
Именно так рождался, например, Циолковский, который с недавних пор сидит в створе улиц Обводного канала. Спинка его кресла сделана удивительно, она словно переходит естественным образом в крылья, уносящие в глубины пространства. И голова ученого, гордо смотрящая в небо, тоже говорит о том, что дух его – там, наверху, а этой земле останется лишь человеческое тело.
О заблуждении чувств
Опять Васильевский, в тот удивительный период питерского января, когда день, длящийся всего несколько коротких часов в эту пору, разрывает северную ночь не придуманным, а настоящим пронзительным солнцем, от которого щурятся даже чайки. Скульптор остается здесь, на острове, а ты уходишь с ощущением какой-то недосказанности, словно забыл что-то важное.
Чувство это, впрочем, проходит в ту секунду, когда понимаешь, что художник отдал тебе все свое – все образы, возникшие из созданной специально для Петербурга строгости гранита или немного экзотичного здесь, но так естественно смотрящегося, теплого и напоминающего о персиках туфа. Возьми эти образы с собой, сбереги, и тогда не будешь размышлять о непонятом чувстве. Оно – абстракция, твоя собственная придумка, а настоящее – вот, в тех камнях, которым придали форму.
Рубен Гюльмисарян
