Размышления по поводу книги Рубена Геворкянца «Параджанов. Коллаж на двоих»
В последнее время интервью как жанр мне, берущей интервью, стал неинтересен, хотя по роду деятельности никуда от него не деться. Мне интересны монологи тех, кто интересен мне — своей ли судьбой, творчеством ли. И к народному артисту РА (остальные регалии не перечисляю, поскольку займут слишком много места), режиссеру документального (зачастую больше похожего на художественное) кино Рубену Геворкянцу я обратилась не столько с вопросом, сколько с просьбой — может быть, сохранились у него какие-то архивы, дневниковые записи — о прожитом, о встречах, о творчестве, да мало ли о чем. Тем более, что пара-тройка моих с ним интервью, прямо скажем, никакого удовлетворения лично мне не приносила, если не сказать — наоборот. А уж как ему — не знаю.
— Я тебе разве не давал свою книгу? — удивился Геворкянц.
— Да, нет, Рубен Степанович, не давали.
Книгу Геворкянц подарил и даже вроде как попросил прочитать, чтобы потом было о чем поговорить. Спасибо бессоннице. Прочла той же ночью. Залпом. И нахлынуло. Много чего. Во-первых, поняла, отчего интервью с ним не получались. Забегая вперед, скажу отчего. Оттого, что пишет он о себе ровно так, как рассказывает о себе. То есть скупо и никак. Слава Богу, что о себе в книге — кот наплакал. Хотя книга-то и о нем самом, но как бы опосредованно. Через главное действующее лицо — Параджанова, а еще — через время, в котором посчастливилось жить и вашей покорной слуге, а также остальным действующим лицам книги.
Сам Геворкянц почему-то не считает свою книгу литературным произведением, предваряя этим своим беспочвенным мнением свои, как он их называет, зарисовки, эскизы, этюды. Проза это, Рубен Степанович (Рубик, дорогой). Хорошая, добротная проза. Хотя сделана этакими кинематографическими кадрами, типа — «за несколько дней до этого». И как всякая хорошая проза — очень зрима. Зрима еще и потому, что мы в эту пору жили, многое видели теми же глазами, что и автор, и, может, и забыли бы напрочь, как забываем свой родной Ереван в новом, незнакомом ,беспрестанно строящемся городе, где ни проходов, ни входов-выходов во дворы, ни знакомых закоулков не осталось, если бы не разворошила закоулки нашей памяти книга о великом Параджанове.
Кто только не писал о Параджанове. Что еще нового можно добавить к написанному? Казалось бы, ничего. А вот добавил. И какой же он разный — этот необузданный гений, не боящийся быть слабым, сломленным, растоптанным. И, конечно же, боявшийся, и не скрывавший этого своего страха, писавший о нем. Надо иметь мужество, чтобы писать о страхе.
Помимо чисто прозы есть в книге неотредактированные диктофонные записи Геворкянца-документалиста, которые он делал с разрешения Сергея Иосифовича. Вот отрывок такого разговора с незнакомой женщиной, которая представляется матерью маленькой девочки, снимавшейся в фильме «Цвет граната»:
«Я знаете кто? Я мать той маленькой девочки Гаяночки… Помните, когда в первый раз венчается Саят-Нова. Вы, что, не помните?
Параджанов: Я после этого два раза сидел в тюрьме. Если меня рельсом били по голове, я должен все помнить?»
Это я в подтверждение своих слов привела — что не боялся казаться не таким.
Сделаю небольшое отступление. Сколько я ни видела Параджанова в Ереване, рядом как пришитый был Рубен Геворкянц. А явление Параджанова народу всегда носило какой-то кинематографический налет. Даже если не он сам выстраивал кадр, а просто так складывалось. Впервые я увидела их вместе в Музее современного искусства. Если не ошибаюсь, я в очередной раз пошла туда смотреть выставку работ Гарзу. Народу не было, или было настолько мало, что создавалось впечатление безлюдности. И вдруг — как вихрь какой-то ворвался в помещение. Хотя никто не бежал, не шел торопливо. Наоборот, вышагивали степенно — Параджанов посередине, с обеих сторон его — Генрих Игитян и Рубен Геворкянц в ярко-красном шарфе. Еще какой-то народ сопровождавший. Но эти трое запомнились отчетливо, как в кадре. И почему-то красный шарф Геворкянца особенно. В пустом помещении тут же образовалась толпа. И уже было не до Гарзу. Такое вот воспоминание. А пишу о нем потому, что книга то и дело взывает к памяти, а порой просто восстанавливает то, что, казалось, исчезло из нее навсегда. Как, к примеру, Дом работников искусства.
Знает ли сегодняшний читатель, что на проспекте Сталина-Ленина-Маштоца (надеюсь, на этом его переименования закончатся) совсем недавно, каких-нибудь четверть века назад, находился этот самый Дом работников искусства — излюбленное место армянской творческой интеллигенции — с прекрасным кинозалом, с библиотекой, с редакцией журнала «Арвест»? Процитирую Геворкянца: «Рядом с библиотекой был холл с коврами и стоячими часами, которые били каждые полчаса. Этот холл выходил балконами на кинозал. Струны часов, по которым били молоточки, заворачивали в бархат, чтобы звон не мешал просмотру фильмов». Это вам не магазины для нуворишей на проспекте Маштоца, не так ли?
Я много чего не только вспомнила, но и узнала про свой Ереван того времени. Мне он представлялся бесполым. Вернее, о любви того времени я имела представление в корне неверное, полагая, что она существовала только в платоническом да романтическом своем проявлении. Геворкянц просветил. Буду конкретна, процитирую чуть-чуть главу «Мой друг и учитель Эрнест Мартиросян».
«Эрнест уехал, оставив мне своих подруг, которые преподавали мне уроки настоящей дружбы и секса, и классического обмана. Это были не просто девушки в постели. Они были эрудированны и даже интеллектуальны, могли поддержать любой разговор из области поэзии и искусства. Короче — гейши. А когда я проявлял юношескую ревность, мне говорили: «Ты же не один, мальчик, одумайся, мы работаем». А мне хотелось думать, что это была любовь».
Кажется, сто лет знаю Геворкянца. Оказывается, вообще не знаю. Вечно он со своими шуточками-прибауточками, этакий свой в доску, хоть и при должностях и при регалиях. А в книге — открытый и честный даже там, где можно было бы и не совсем прямым текстом. Как про девушек. Или про того же Эрнеста Мартиросяна и его отношение к Параджанову. Опять цитата: «Я как-то спросил Эрнеста, почему он не встречается с Параджановым, тем более, что тот интересуется им. Эрнест задумался, потом ответил: «Я его очень уважаю, люблю его творчество, но он угнетает меня своим присутствием…»
Он не только Мартиросяна угнетал своим присутствием. И не только присутствием угнетал, но и отсутствием. И про отсутствие — прямым текстом, как ножом по сердцу.
Этот геворкяновский прямой текст ранил меня, когда так же неприкрыто и не совсем лицеприятно он написал о Мишеле Вартанове, режиссере, с которым был дружен Параджанов. Не соглашусь в оценке и человека, и творца. Хотя судить о Вартанове как о режиссере могу лишь по единственному виденному мной фильму — об уходе Параджанова. Но писал — крепко. Какие-то его вещи мне удалось опубликовать. А потом Вартанова не стало, и куда-то запропастился его племянник, через которого осуществлялась наша связь, когда Вартанов уехал. И что сталось с большим и безусловно интересным архивом Мишеля, не знаю. Думаю, прочитай Геворкянц Вартанова, написал бы иначе. Мишель Вартанов был несколько странной и интересной фигурой Еревана той поры. Он плохо вписывался в общий фон. По-моему, он вообще плохо вписывался куда-либо. И это его неудобство вписываться вполне могло вызвать отторжение.
…Писать про взаимоотношения Параджанова и Геворкянца, тем более цитировать письма — неблагодарное дело. Это надо читать. Я же всего лишь делюсь своими размышлениями и воспоминаниями, которые всколыхнула книга. Но не могу умолчать о парижском метро, вернее, о том, чего я там не заметила, зато увидел и записал с подачи Параджанова Геворкянц. Впрочем, нет, сейчас, набирая эти строки, вспомнила, что моя дочь сняла на камеру театр марионеток все в том же парижском метро. В театр не ходи, называется. Так вот, однажды ночью Параджанов рассказал гостившему у него Геворкянцу, как ездил в парижском метро, спал в вагонах, на станциях, слушал бродячих музыкантов. Потом попросил своего гостя записать свои наблюдения, когда тот в очередной раз поедет в Париж. Рассказ Параджанова оказался очередной мистификацией, поскольку он тогда еще не бывал в Париже. Зато Геворкянц его просьбу выполнил. Об этом невозможно рассказать, это надо прочитать. Хотя там такое кино!
Ну что я буду пересказывать всю книгу. Впрочем, достать ее, думаю, будет трудновато. Странные нынче времена. Издан настоящий бестселлер. Тиражом всего в сто экземпляров. Издание второе, но тираж, наверняка, такой же мизерный. Или я ничего не понимаю в книгах, или что-то неладное творится в наших головах.
Роза Егиазарян
