Саак Погосян внутри “абстрактного“ пространства
Выставка Саака Погосяна «Молчание глаз моей бабушки» открылась более месяца назад в Центре искусств Гафесчяна. Было написано немало статей, сделано множество телерепортажей, сказано немало восторженных слов в адрес автора экспозиции. Тема геноцида, к которой обратились почти все художники Армении и Спюрка, не могла оставить равнодушным никого.
Так уж получилось, что с работами, выставленными на Каскаде, мне пришлось познакомиться задолго до открытия экспозиции — снимал их для каталога выставки. Снимая каждую по отдельности, я имел возможность изучить каждый узор, каждый блик, которые в множестве появлялись из-за необычной поверхности работ.
Потом я снимал на открытии выставки. Во время съемки слышал восторженные отклики зрителей, поздравления и даже вопросы коллег Саака, пытавшихся понять, к какому медиа относятся эти работы. Это не живопись, не барельеф, это не скульптура… Это парафин, залитый поверх… одеял, которые шили армянские бабушки в деревнях. «Застывшее время», — объяснял автор журналистам…
И все-таки, несмотря на длительный контакт с этими работами, мне казалось, что они таят в себе нечто, чего я так и не понял. «Абстрактные работы» Саака Погосяна, читал в статьях. Почему «абстрактные», если использовались вполне реальные, использовавшиеся в домашнем хозяйстве, одеяла?
Чтобы получить ответы на все мои вопросы, попросил Саака Погосяна прийти в Центр искусств Гафесчяна. Как я и догадывался, в этих работах был скрытый код, разгадать который удалось только после общения с автором во время съемки.
Наши бабушки, пережившие тяжелые времена, голод, войны, были очень экономными. Деревенский уклад жизни армянок был несовместим с расточительностью. Одежда, которая отслужила свой срок, распарывалась, и лоскуты шли на изготовление одеял. В ход шли старые рубашки, брюки, пижамы, ленточки, шляпки, абсолютно все предметы гардероба. И эти вполне реальные предметы, получив свою вторую жизнь, создавали причудливые рисунки, узоры и композиции, которые напоминают картины абстрактных художников. Бабушки, которые никогда не слышали ни о Марке Ротко, основоположнике живописи абстрактного поля, ни о виднейшем представителе поп-арта Джаспере Джонсе, создавали «абстрактные полотна», не уступающие картинам упомянутых авторов.
«Знаешь, когда художник задумывает написать абстрактную картину, он не понимает одной маленькой детали. Абстрактным может быть лишь чистый холст. Стоит на него нанести один мазок или капнуть каплю краски, он перестает быть абстракцией. Этот холст становится реальным объектом», — объяснял мне Саак Погосян.
Он пошел от обратного. Осязаемые, реальные лоскуты ткани, сшитые воедино в одно одеяло, стали абстрактными «картинами».
«Но позволь, — перебил я Саака, — ведь обрамив эти одеяла и залив их парафином, ты тоже превратил их из абстракции в реальный объект».
«Совершенно верно. Каждый объект по отдельности реален. Все они, а их одиннадцать, — двумерные объекты. Но я ведь не делал выставку своих одиннадцати реальных двумерных объектов. Все эти работы, собранные в одном зале, составляют одну абстрактную инсталляцию. И только лишь разместившись в середине этой инсталляции, зритель оказывается там, что я называю «абстрактным пространством!»
Саак провел меня в центр зала и попросил оглядеться по сторонам. Потом он удалился.
Оставшись один, я стал рассматривать работы Саака “изнутри”. Мне стало понятно, что зритель сам – неотъемлемая часть этого абстрактного пространства, и он – самый активный, абстрактный и в то же время — созидательный элемент этой абстрактной инсталляции. И, в зависимости от того, сколько их, зрителей, присутствует в зале, кто они, эти зрители, к какой возрастной, социальной, образовательной, материальной и прочей прослойке они принадлежат, сама инсталляция должна (по неподвластным законам абстракции) «излучать» и, несомненно, «излучает» флюиды самого реального происхождения, направленные на людей, и, преломляясь через эти флюиды в их сознании, меняется, представая в новом качестве.
Фото и текст Германа Авакяна
