Рассвет в городе

Отсутствие манго в нашем детстве

Оказывается, я стар. Я невообразимо древен, как выясняется, ибо помню рынок на месте кинотеатра «Россия». Детские воспоминания, конечно, но оттого не менее яркие. Закономерная ирония истории, круг замкнулся – сейчас на месте кинотеатра опять рынок. И не потому, что сладки воспоминания детства, а по зрелому сопоставлению: рынок из прошлой жизни был чище, не в смысле мусора и антисанитарии биологической, а просто – чище как-то.
Вот только не надо думать, что приключилась старику nostalgia по славному советскому прошлому. Я помню еще драки «стенка на стенку», брюки-клеш и 75 тысяч человек на «Раздане», а о существовании, например, манго мы знали по дефицитным индийским сокам, которые папы привозили из Москвы. Так что общественно-политические формации здесь ни при чем, да и не о них речь вовсе, а о том, что Ереван 1970-80-ых имел некий особый дух, негласный кодекс поведения и уклад жизни. Речь вот о нем, о нюансах повседневного общественного поведения, о тонкостях, которые, будучи таковыми, тем не менее были известны всем.
Нельзя объять необъятное, и на полноту заметки эти, конечно, не претендуют. Если разбирать все аспекты подробно, напишется не один том. Они всего лишь о некоторых фрагментах из подростковой и юношеской жизни.

Суровые будни школы

Наша школа была суровой, правда. Строгость, впрочем, распространялась лишь на территорию, ограниченную стенами, даже физкультурный зал уже был свободой. В то время еще дрались школами, преимущественно из-за девочек, причем по поводу серенькой мышки – ее и не замечал-то так никто, бедную – могли драться жестче, чем ради красавицы, дернуть косичку которой было делом чести. Если обидели девочек – без разговоров, а если, скажем, поднесли портфель до дома, то предупреждали: ты портфель-то таскай, но обижать, мол, не вздумай. Но и тут, слово за слово, и… Кстати, жестокости я практически не припомню. До первой крови руками махали, а потом дружили.
Отсюда следующий шаг – молодежь в транспорте ездила сидя очень редко, даже при изобилии свободных мест предпочитая стоять на задней площадке автобуса или троллейбуса. Смысла не было садиться, ведь на следующей остановке войдет бабушка или старичок, или беременная, или просто кто-то с тяжелыми сумками. Вставали мгновенно, пол-автобуса взлетало на ноги. Оставшимся сидеть никто не пенял, просто потому, что таковых не случалось. Тогда в транспорт садились с задней площадки, а выходили – с передней. Грустно, но сейчас снова нужно этому учить, причем не только молодых…
И еще о транспорте – повисеть утром или вечером в час пик на подножке считалось особым удовольствием и ухарством. Это сейчас становится постфактум страшновато: автобус несся по спуску, например, Барекамутян, впритык к тяжелым веткам деревьев, но ни с кем из нас ничего не случалось.
А вообще, сколько я не встречал влюбленных в Ереван, все обожали его на заре, на рассвете. Удивительно, до чего этот город разный при первых солнечных подмигиваниях и стремительным деловым днем. Он ленив спросонок, его поливают, как огромного кота чудной розоватой масти, у гастрономов с лязганьем разгружается «мацун-сметан» в металлических сетках, а девочки, приверженцы здорового образа жизни, играют в «классики». Потом объясню, что эта за игра.

С лекции – в кафе

А дальше на очереди университет. Нынешнего изобилия вузов в помине не было и таксисты, услышав заказ «к универу», не задавали вопрос, долгое время потом казавшийся диким – «К какому именно?» Со временем привык, конечно.
На лекциях долго было не усидеть, в хорошую погоду тем более. Учитывая огромный выбор заведений на открытом воздухе, проблем с тем, где именно прогулять, и тогда не возникало. Классический треугольник «Поплавок» — «Сквознячок» — «Козырек» разбавлялся кафешкой у Дома шахмат, «Антресолями» или «Флорой», они были ближе, да и однокурсницы предпочитали почему-то туда.
Что же касается классики, то многие в этих трех кафе просто жили: приходили к открытию и уходили оттуда спать, с перерывом на обед. Там разыгрывались драмы, люди влюблялись, женились и расходились, разговаривали про умные вещи и про футбол. Незабвенная тетя Рипсик, мир праху ее, в особо многолюдные вечера, когда основная масса людей без мест «в зале» пила кофе под деревом или на насесте ограды, отделяющей проезжую часть от прохожей, не уставала призывать пришедших вчера освободить место для тех, кто по ошибке зашел сегодня.
Иногда требовалось что-нибудь покрепче кофе. Мест, где можно было выпить пива или еще чего-нибудь, было едва ли не больше, чем безалкогольных кафе. Кто-то шел к цирку, другие – в «Крунк», кто-то предпочитал компанию тараканов в «Темурноце» или столики на гордом возвышении недалеко от перекрестка Орбели, у табачного магазина, да мало ли было таких мест. Самый вкусный кябаб был на улице Горветки, к кябабу добирались чуть ли не по железнодорожным шпалам.
Какой бы не был в стране дефицит, в ереванском общепите было все. В разумных для того времени пределах, конечно. Понятия «пива нет» не существовало. Году в 1982 приехал ленинградский друг, с которым мы дошли до двухэтажного «Арагаца», располагавшегося по диагонали от цирка. Я послал его внутрь, взять пива, пока позвоню из автомата. Спустя пять минут смотрю – стоит парень сиротливо на улице, пива, мол, нет. Дело небывалое, невозможное – заходим в кафе, сидит единственный посетитель, что-то ест и пьет минералку. Пиво есть, конечно, оказывается – ленинградец, даже не спрашивая о напитке, сделал поспешные выводы ввиду факта абсолютного отсутствия очереди, что для российских реалий тех лет было просто непредставимо.
А еще – многих приезжих поражала либеральность города. Все тот же ленинградский друг привез в самолете, в багаже, испустив семь потов и вылавливая сердце из пяток, строго запрещенную тогда самиздатовскую книжку Зиновьева про «Зияющие высоты». Страхи его однако только начинались – в тот же вечер антисоветчина была водружена на столик в переполненном «Козырьке» и тот из нас, у кого была лучшая дикция, стал вслух зачитывать особенно вкусные куски. Нашего питерца мгновенно сдуло, обнаружился он ночью, в собственной кровати.
Наивно думать, что армянский КГБ работал из рук вон плохо. Все знали, разумеется, всё и обо всех, но удивительно, что, в отличие от других союзных столиц, в Ереване допускалось многое. Иначе как можно объяснить выходку козырьковских завсегдатаев в пасмурный ноябрьский день, когда объявили о смерти дорогого Леонида Ильича? Количество столиков в «Козырьке» уже было сокращено до пяти-шести в этот предзимний период, а ребята притащили несколько ящиков водки и посреди города начали разливать ее по бумажным стаканчикам, предлагая прохожим помянуть усопшего генсека. Если кто и отказывался, то только по причине неизлечимой абстиненции. Никого в отделение не забрали. А в клубе КГБ проходили кинолектории, на которых нам показывали и про Вудсток, и Чарли Чаплина, и про Франкенштейна. Когда видели, что попали на сеанс не все, повторяли…
И ходил еще такой высокий мужчина, всегда в костюме, они оба несли явные следы прежнего лоска. Он брал только чашечку кофе, долго пил ее, выкуривал сигарету, скользя взглядом по лицам посетителей. Выбирал по какому-то только ему известному принципу одного из них, подходил, допив кофе, и произносил хорошо поставленным уверенным голосом: «С вас пятнадцать копеек, сударь!» Ни разу не бывало, чтобы ему не дали больше.
И вот скажите мне, в каком еще городе можно было быть польщенным от того, что у тебя попросили денег?!
Город мой стал старше, а выглядит как-то моложе. Чего, к сожалению, уже никогда не сказать о нас…

Рубен Гюльмисарян

Об Авторе

Похожие материалы

Оставить отзыв

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *