Утверждение пути
Варужан Епремян уверен, что искусство есть кратчайший путь к Богу. Но точно так же искусство способно быть дорогой и в обратную сторону, ведь совсем не всегда оно обращено в сторону добра. Художник, говорит Варужан, похож на аскета, уходящего от людей, тем, что тоже уносит с собой столько печали и скорби, сколько может унести, тем самым уменьшая удельный вес скорби в мире людей.
Варужан счастлив, что люди назвали его художником, творцом. Но, считает он, настоящий творец – это Бог, потому что творит в каждом человеке, создает в каждом что-то и для него самого, и для других. Это, по Епремяну, и есть ключ к пониманию сути творчества.
Он не сразу пришел к Богу. Впрочем, подчеркнуто религиозным его трудно назвать, это в душе, не для показа, хотя и приходит регулярно в церковь Св. Екатерины на Невском. Родился недалеко от Еревана, отец был художником и, видимо, генетика и подсмотренное ремесло отца сыграли решающую роль. Дальше было художественное училище имени Терлемезяна. Необычное началось потом.
В олимпийском 1980 году Варужан оказался в армии. Да не просто в армии – в Афганистане. Очень уж он не любит вспоминать этот период своей жизни, и единственное, что удается узнать – это про медаль «За отвагу», привезенную оттуда. Хотя – не единственное. Именно после Афганистана Варужан пришел к Богу.
Рассвет на каждом полотне
Афган разрушил его мир, сделав этот мир черно-белым. И это не была присущая возрасту категоричность, это было закономерно. Обиднее всего казалось то, что юноша, нашедший было себя в искусстве, оказался вынужден начать поиски заново. Епремян вспоминает свою первую персональную выставку, в стенах ереванской консерватории: «Я писал картины под сюрреалистов, там было много листьев. И очень много людей, смахивающих на дегенератов. Но самое интересное, что картины кому-то нравились, кроме меня самого».
Так, постепенно, он начал приходить к тому, что можно условно назвать «живописью рассвета». Это упитанное армянское солнце и чувственная зрелость абрикоса, все такие бесстыжие в своей откровенности краски армянского лета.
А еще – обманчивое впечатление наивной романтики. Наивности, однако, нет никакой – это просто полное вето художника на одиночество, отчаяние и безнадежность, это свет весны и ежедневного утра, с которого начинается все хорошее.
Варужан говорит, что одному из двоих не понравится то, что пишет он. Так и должно быть, это естественно. Именно живое отношение зрителя позволяет художнику подпитывать веру в себя. Только вот поверить в себя возможно лишь после того, как увидишь Бога-творца в обоих зрителях – и в почитателе, и в критике.
Такие картины, какие есть
По-моему, пытаться определить жанр живописи Епремяна – дело неблагодарное. Да и не нужно это вовсе. Мнений на этот счет масса, и среди специалистов в Армении, профессионалов в Санкт-Петербурге, где Варужан проживает и творит уже многие годы. Мне, например, в момент знакомства с его полотнами Хлебников вспомнился – про кузнечика, который крылышкует золотописьмом.
Его картины не расскажешь, но есть в них общие, запоминающиеся черты. Епремян никогда не пишет мужских образов и, если это необходимо, прибегает к иносказаниям, аллегории. Это практически всегда бык – мифологический и мощный, его распирает внутренняя брутальная сила, он олицетворяет энергию.
Зато женщина есть в каждом полотне. Это тоже непобедимость, но другая – нежная и человечная, такая женственная непреклонность. Дуэт же с быком обязательно демонстрирует женскую способность укрощать и смирять, умение подчинить себе без ущерба для мужского самолюбия. Просто потому, что так правильно.
А больше всего в этих картинах духовного, показанного разными способами и сущностями, в образах, которые нельзя идентифицировать. Это, Боже упаси, не предметы материального мира, но и не люди или животные. Они напоминают кого-то, но определить похожесть словами нам не дано, поэтому картины Епремяна имеют столько толкований, сколько пар глаз их увидело. Увидело, а не посмотрело.
Увидеть множественность мира
Варужан безоговорочно уверен в том, что миров много, очень много, наверное, столько же, сколько людей, которым дано блаженство ощущать. Он живет и дышит ощущением света и цвета, каждое мгновение разным ощущением, принципиально изменчивым во времени. Что же тогда говорить о пространстве – оно изменчиво тем более, перетекая в иные миры, оно хитро подмигивает и оставляет тебя в полном неведении – что там, в другом мире?
Варужан не знает, можно ли быть художником в иных вселенных. Поэтому счастлив здесь и сейчас, оттого, что уж в этой-то конкретной вселенной он может назвать себя творцом. Неслучайно в самой «абстрактной» его картине непременно можно выделить главенствующий, довлеющий образ, не подразумевающий возможность оспаривания, неподвластный времени – в человеческом измерении, как минимум. Образ предчувствия счастья, которое здесь, рядом, в тебе, его просто нужно научиться ощущать.
И еще эти вечные блики, штрихи и пятна, будто так и не вышедшие из детства солнечные зайчики… Опять эта метафизика живописи, игра в кошки-мышки со светом, когда смысл игры в том, что никто никого никогда не обыгрывает. Можно, если угодно, назвать это отблеском волшебных очков, позволяющих слабочувствующим разглядеть счастье быть и переживать. Давайте назовем «очками». Или каким угодно другим словом. Дело в картине, а не ее названии.
…Выставки эмоций – простите, картин – Варужана Епремяна только в Петербурге устраиваются чуть ли не ежемесячно. А вообще география показов шире некуда – от Эмиратов до Соединенных Штатов, об Армении и России можно умолчать. Он не пропагандирует отвлеченные идеи, не навязывает их зрителю. Наоборот, он пытается донести до зрителя свой мир, пусть маленький, совсем крохотный, но целый неповторимый мир.
Варужан, кстати, очень любит слова Сезанна о крохотности собственного мира. Что ж, Поль Сезанн был известным скромнягой, это без иронии.
Рубен Гюльмисарян
