Параджановский коллаж

Двадцать пять лет назад, жарким июльским днем не стало Сергея Параджанова. Если о ком-то можно сказать «человек-театр», то это, конечно, Параджанов. Снимал кино, писал прозу, делал шляпы-истории, бог весть из чего (из каких-то осколков, тряпочек, бусинок, обрывков репродукций) создавал свои картины-коллажи. И кино у него было такое же — бог весть из чего. Не кино — коллаж, перевернувший представление о кино во всем мире.
Кто-то сказал, что искусство возникает там, где есть конфликт. В его искусстве было много конфликта. Начиная с понимания того, что есть искусство, что есть свобода, что есть дозволенность, кончая тем, что можно и нельзя искусству в закрытом обществе. Он и сам находился в вечном конфликте. С властью, с обществом, да и с самим собой, в первую очередь. И при этом при всем был окружен любовью. Даже любовью тех, кто был приставлен к нему. Об этом – еще один отрывок из уже знакомой читателям «Пятницы» книги Рубена Геворкянца «Параджанов. Коллаж на двоих».
Роза Егиазарян

Сценарий “Саят-Нова”. Гостиница “Ереван”
Это было необычно. По правилам, на студии сценарий читали редакторы, а затем вместе с режиссером и парткомом обсуждали его в кабинете директора. А тут сам режиссер должен был вслух читать сценарий, и не в кабинете, а в большом зале, где показывали фильмы. Зал был человек на 200. В этот день пришло раз в пять больше. Всех пригласил Параджанов. Это была городская элита: поэты, художники, композиторы, архитекторы и, конечно, киношники, а еще – студенты и просто молодежь с улицы. Конечно, были люди и из райкомов партии и комсомола.

Андрей Тарковский, Сергей Параджанов и Василий Катанян

Андрей Тарковский, Сергей Параджанов и Василий Катанян

В зале, где недавно стояли бюсты Сталина и Ленина (а сейчас только Ленина), где разоблачали врагов народа, где недавно пребывали страх и раскаяние, сейчас сидели, стояли, и ждали Сергея Параджанова. За длинным столом, который находился под экраном и был покрыт зеленым сукном, сидело руководство студии. Таков был протокол, за этим столом принимали в члены КПСС, в комсомол и награждали почетными знаменами и грамотами. И все должны были быть в костюмах и при галстуках и, конечно, чисто выбритыми.
Появился бородатый человек в непонятной робе и первым делом попросил, чтобы сидящие за этим длинным столом пересели в зал, ведь он не может спиной к ним читать сценарий. Залу это очень понравилось – все начали хлопать и свистеть. Сидящее в президиуме руководство молча пересело, перетащив стулья.
Параджанов поднял руку и, сделав плавный жест, начал читать первую страницу сценария фильма “ Саят-Нова”. Стояла тишина, и только его голос летал над залом. И я был там. Это была поэзия. Это был балет. Это был театр пантомимы. Это было великое искусство читки. Это был великий фокус… Мы все увидели фильм. И когда он закончил читку, а она длилась более двух часов, в зале долго стояла тишина. Параджанов как-то растерянно посмотрел вокруг. И тут зал взорвался. Все бросились к нему, но не знали, что говорить, трясли его за руку, обнимали, смеялись и плакали. Да, у людей были слезы на глазах. В этот день, в этот час произошла революция в сознании каждого – есть и такое кино, есть и такий, другой язык кино. Это новая школа.
Конечно, никто так и не смог повторить его. Хотя последователей было много, механически копировали его композиции, его пластику, отчужденность его актеров и многое другое. Все, что повторяли другие, было безнадежно и бросово. Параджанов остался неповторим.
Потом уже не помню, что было. Мы, студенты, толпились рядом с ним, первым пробрался к нему автор будущих “ Неуловимых мстителей”, кинорежиссер Эдмонд Кеосаян, который специально прилетел из Москвы на эту читку. Он обнял Сергея, поцеловал и прокричал на весь зал: “ Это гениально!”
…Я не буду рассказывать о всех терниях, через которые прошли создатели фильма “Саят- Нова” (“Цвет граната”): об этом напишет или уже написал кто-нибудь другой. Я же буду описывать только свои встречи с С.И. Параджановым и все, как-то связанное с этим именем…
…Параджанов, приезжая в Ереван, всегда останавливался в гостинице “ Ереван”. Скорее всего, ему заказывал гостиницу комитет по кинематографии, и, уже привыкший к своему номеру, Параджанов просил именно этот этаж и эту комнату. Гостиница была старая, интерьер задрипанный, обшарпанный, с протертыми, выцветшими ковровыми дорожками. Интересно и то, что еще в тридцатых годах все приглашенные на работу в “Арменкино” (тогда так назывался “Арменфильм”) режиссеры, кинооператоры и разные специалисты из братских республик подолгу, а бывало и годами, жили в этой гостинице. В этой же гостинице когда-то жил и мой отец, приглашенный на работу в “Арменкино”.

Па­рад­жа­нов и Вы­соц­кий

Па­рад­жа­нов и Вы­соц­кий

Номер Сергея Параджанова был угловой, с одним окном, которое выходило во двор. А так как его поселяли в один и тот же номер, мы думали, что там хорошо работает прослушка, хотя сейчас уверен, что такой техники у наших гэбэшников не было, легче было подсылать к Параджанову своих людей.
На исцарапанном столе лежали какие-то кастрюли, банки компота, пакеты с эклерами, холодные котлеты и еще много чего, но все это никто не ел. Не было времени. Все время, не переставая, шли люди – это было паломничество. Несли всякую старинную утварь – то ли показать, то ли продать, то ли подарить. Как-то Параджанов попросил меня вытащить из-под кровати двухсотлетние весы-безмен – они были ржавые и грязные. И Сергей Иосифович торжественно подарил их одному из своих посетителей, тот буквально обнюхал этот предмет и потом с другом (ибо одному это было не под силу), счастливо улыбаясь, унес их. Как-то ему принесли рыцарский меч времен инквизиции в Европе, большой и тоже очень тяжелый (ну откуда в Армении мог у кого-то оказаться такой меч?). Он тут же подарил его директору гостиницы, бывшему кагэбэшнику, который потом не знал, что с ним делать, мучился и, наконец, отдал в Музей истории.
На тумбочке стояли открытые банки с вареньем, он ложкой ел то из одной, то из другой банки и не переставал что-то рассказывать, в основном это была сатира, и даже показывал, как советские чиновники садятся в черные “Волги” с зашторенными окнами и ничего не видят, кроме черной ткани, и им ничего и не надо видеть, но говорил он все это без злобы и со смехом. Это был его образ, образ эпатажника. В комнате пахло дымом, все курили, десятки разных людей, порой случайных, порой пришедших “на работу”, потому что им это было поручено. Но и те, и другие его любили.

Об Авторе

Похожие материалы

Оставить отзыв

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *