Михаил Елизаров
Андрей Аствацатуров
Карен Свасьян
Эти заметки абсолютно не претендуют на истину в последней инстанции. Более того, автор сознает, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». И тем не менее того же автора (как, думаю, и многих моих соотечественников) распирает чувство национальной гордости от одного только факта, что в последние годы первые места в шорт-листах современной русской литературы занимают писатели с армянскими фамилиями – Аствацатуров и Елизаров. Хотя сам Аствацатуров, внук Жирмунского, считает себя евреем, а Михаил Елизаров и вовсе открещивается от своей фамилии, правда, в художественной форме ( повесть «Мультики»), где пишет от имени героя, но, понимай, от собственного имени: «Мне еще не приходилось оправдываться за фамилию». Или: «Рымбаев (читай: Елизаров – Р.Е.) – фамилия отчима матери». Наверняка были вопросы, что за странная фамилия (Елизаровы, как и Илизаровы – самые что ни на есть Егиазаряны), да и огромные армянские глаза и густую армянскую шевелюру куда денешь? Правда, родился в Украине, но русский-распрерусский, несмотря на фамилию отчима матери. Ну не довлатовы мы, и даже не хлебниковы, которые велимиры, хоть и армяне.
Третьим в этом армянском списке современной русской литературы идет Карен Свасьян, всемирно известный философ, живущий в Базеле, свободно читающий лекции по философии на немецком и столь же свободно пишущий свои философские труды на языке Гете, как и на русском. Только блестящая проза Карена Свасьяна почему-то не отмечена никакими букерами и НОС-ами, хотя она тот самый конь, рядом с которым робко жмутся трепетные лани, отмеченные всевозможными литературными наградами.
О чем же пишут модные русские писатели с армянскими корнями? Нашумевший «Библиотекарь» Михаила Елизарова – этакое фэнтези о том, как прозападные и православные тайные общества, так называемые библиотеки, борются за право обладания книгами советского писателя Громова, после прочтения которых у них появляются сверхчеловеческие способности. «Мультики» — повесть о том, как мальчик из приличной семьи связался с дворовой шпаной и, чтобы выбить деньги из прохожих, они показывают им свою подружку, у которой под шубой одни оголенные прелести. В результате кто-то из прохожих наводит на них милицию, и мальчик в единственном числе попадает в детскую комнату. Остальным удается сбежать. Дальше начинается неудобоваримый и неудобочитаемый сюр про какой-то рефармоторий при детской комнате милиции, после которого у героя начинаются припадки эпилепсии. Все повествование снабжено натуралистическими описаниями физиологических подробностей становления подростка.
Еще того круче творение под названием «…Мы вышли покурить на 17 лет». Главный герой, от которого ушла любимая, начинает встречаться с какой-то виртуальной карлицей. Текст переперчен сравнениями и образами, которые, возможно, были бы вполне уместны в стихах и песнях, которыми также грешит Елизаров, но только не в прозе. А еще под завязку уснащен матом. Препохабнейшим. Кажется, без мата Елизаров вообще не способен разговаривать. Почитайте его интервью. Мне почему-то всегда казалось, что искусство – это не только способ постижения мира и человека, но и возможность самопознания через самовыражение. Елизаров только и делает, что выражается, да так, что лично мне хочется, чтобы фамилия его оказалась фамилией отчима матери. За фамилию обидно вдвойне, потому что талантлив он несомненно.
Аствацатуров по сравнению с Елизаровым просто агнец божий, хоть тоже пишет про всяких лузеров, но в основном про интеллигентных. Точнее – что видит, то и пишет. Про детский сад и всякие гнусности о нем, про школу, и тоже про одни гнусности, про университет, и тоже, как понимаете, всякие гадости. Вплоть до того, как пьяный преподаватель забирается на подоконник и начинает прилюдно мочиться в окно. При студентах и студентках. Очень смешно. Вообще тема энуреза, что у взрослых, что у малолетних, – одна из излюбленных у Аствацатурова. Что толкает на всякие нехорошие мысли о самом авторе. Но публике это, видимо, нравится.
«Современная культура – это только мусор, в котором нет ничего ценного. Ты вынужден говорить с территории культуры – и ты неизбежно становишься частью этого мусора», – говорит о себе и о своем месте в современной культуре Андрей Аствацатуров. Что ж, похвальная самокритичность. Он не скрывает, что пишет в перерыве между лекциями. Видимо, хороший приработок к скудной преподавательской зарплате. Но помимо самокритичности неплохо бы иметь и самоконтроль – качество, без которого трудно представить настоящего писателя. При этом, если Аствацатуров боится писать на заказ, то Елизаров, похоже, пишет если не на заказ, то на потребу не самой высоколобой аудитории. Читатель всё схавает, особенно если это всё преподнести под соусом Букера или другой престижной премии.
И вдруг, о счастье, оказывается – не все так печально в русской прозе, сотворенной армянами, более того, армянином, не скрывающим своего происхождения. Карен Свасьян пишет об Армении и своих друзьях-армянах вроде бы воспоминания, которые становятся первоклассной русской прозой, рассчитанной на читателя образованного, подпитанного мировой культурой, которого можно отсылать не к словарю иностранных слов, а, скажем, к Книге пророка Исайи, строкой из которой озаглавлен странно составленный сборник «…но еще ночь», где выбиваются из общего контекста статей о тамплиерах, Ницше, Андрее Белом и т.д. два прозаических текста – « Марат» и «Директор».
Ни в том, ни в другом тексте ничего не придумано. Все чистой воды правда, вроде, как у Аствацатурова, но как смешно, как стилистически точно изложен маразм советской действительности в одном отдельно взятом научном заведении – Институте Философии («Директор»). Очередной директор этого заведения, не имеющий никакого отношения к философии, требует от сотрудников отчета о каждом шаге — куда пошел, с какой целью. Герой этой небольшой автобиографической повести, именуемой воспоминаниями, пишет: « Объяснительная: покинул отдел по причине спазмов кишечника. 12.45. Вернулся. 12.53. снова ушел: туда же и по той же причине». Он же армянское «подавится своими экскрементами» заменяет на элегантное французское «Merde». Мастер-класс для современных русскоязычных прозаиков (в том числе имеющих армянские фамилии), не могущих не называть вещи своими именами.
Повесть «Марат», которую тоже нельзя назвать мемуарами, – о тридцати годах дружбы с Маратом Харазяном, первым секретарем посольства СССР во Франции, закрутившим роман с женой посла, завершившийся «ссылкой» в Ереван, в Министерство культуры, практически невыездным заместителем министра. Повесть – о Париже, о страстях (пунктиром) любвеобильного бонвивана, о распаде страны, о том, как он, не теряя достоинства, развозил по Москве на своих «Жигулях» какие-то заказы своих бывших подопечных. Одинокая старая вдова, с которой у него когда-то была интрижка, вызвала его в Париж, предложила стать ей мужем. А он вместо того, чтобы ухватиться за это предложение, пытался отвертеться: « Ну почему она?!» Ведь «Женщины липли к нему с такой же легкостью, с какой они от него отлипали, и если он вскруживал им голову, то, скорее всего, оттого, что не находил, да и не искал в них таковой».
… « Кричат мне с Сеира: « Сторож! Сколько ночи?» Сторож отвечает: « Скоро утро, но еще ночь». (Из книги Пророка Исайи).
Для меня – свежее утро в прозе Карена Свасьяна, но еще ночь (будем надеяться, не беспросветная) в книгах его более молодых коллег с армянскими фамилиями.
Роза Егиазарян
