В наши дни эти слова Игоря Талькова чуточку разбередили воспоминания о Москве середины 90-х и нулевых годов. Жизнь в российской столице, как и всегда, была бурливой и суматошной. Однако уже четко пробивались новые очертания, во всем бросались в глаза новые повадки и приметы. Резкие и неизбежные перемены обнадеживали долгожданной и в то же время непонятной свободой, новизной мироощущения, возможностями самореализации…
Заметно менялось лицо литературы. Рыночная вольница кого-то сбила с проторенных большаков и теплых местечек, а кого-то востребовала, вознесла на гребень известности.
В течение более чем десяти лет знаменитый Дом творчества «Переделкино» выдерживал натиск времени – и сопротивлялся, и сдавался, теряя свой былой шарм. Писатели съезжались сюда все реже, а летом писательская обитель больше напоминала… дом для престарелых: в основном съезжались вдовы писателей, участники Отечественной войны. Двое моих сотрапезников в столовой с грустью заметили, что для старых писателей Дом творчества – это спасение не только от московской жары, но и от голода. Были и такие времена.
Две встречи в Переделкине – два фрагмента памяти о людях, которые в те годы сохранились и выжили в новой, набирающей темпы эпохе…
Мои русские любимые валенки
Старший лейтенант Василий Субботин, Берлин, май 1945 г.
По переделкинским заснеженным дорогам и тропинкам грех было ходить без валенок. Я просто мечтала обзавестись ими. В крепкий русский мороз, да по щедрому снегу носить элегантные заморские сапоги – нонсенс. И я нашла их, но вначале хорошенько обыскалась – нелегкое было дело купить настоящие валенки в России.
Я наивно вздумала щеголять в валенках и по Москве, и надевать их на журналистские задания. Очень полюбилась мне русская обувь – неуклюжая и симпатичная, теплая и просторная. Кто же мог подумать, что у знакомых и незнакомых русских валенки вызовут удивление и добрый смех, даже непонимание. По моему замыслу валенки должны были когда-нибудь поехать со мной в Ереван. Но не для того, чтобы ходить по армянской земле, а согревать ноги в холодной, не отапливаемой квартире…
Прогуливаясь по Переделкину, почувствовала дискомфорт, остановилась, сняла валенок, чтобы поправить сползший носок. Сзади за мной шел высокий интеллигентный мужчина в летах, с тросточкой, в меховой куртке и шапке.
– Скажите, – спросил он, поравнявшись со мной, – где вы брали ваши валенки?
Заинтересованно спрашивает и с любовью их разглядывает.
С гордостью и радостью я протараторила:
– От производителя! С самой фабрики валяной обуви, на Талалихина, 12. Если память не изменяет, метро «Пролетарская». (Покупала-то я, запасалась еще с лета прошлого года.)
– Вон они какие у вас, на подошве…
– Да, и калоши носить не надо.
Разговорились мы на перекрестке улиц Погодина, Серафимовича и Павленко.
– Мне туда, там моя дача… – и тростью показал в конец улицы Павленко.
– Давайте я вас провожу… Все равно я вышла прогуляться.
И мой попутчик за пять-семь минут ходьбы показал дачи Вс. Иванова, А. Вознесенского, Вл. Соколова, Л. Сейфулиной, а вверх по Серафимовича – Л. Леонова. Вот дача, ныне дом-музей Б. Пастернака. Сегодня вторник, не рабочий день. Зайду как-нибудь потом.
– Мои валенки уже износились, не знаю, как с ними быть…
– Представьтесь, пожалуйста, на писателя вы… не похожи… – и я улыбаюсь.
– Вот как… не знаю даже, как это воспринять. Я обыкновенный, шаблонный, заурядный писатель…
– Не шаблонный, раз не похожи…
Так и не назвался, хотя я подала пример и назвалась.
– Меня Кариной зовут.
– Карина… Вы армянка? У меня друг армянин, Костя Серебряков. Он в свое время тоже хотел арендовать дачу, когда это стоило тысячу рублей в год. Но тогда это были не малые деньги. Я его отговорил, у тебя, говорю, нет семьи, ты один, без машины. Трудно будет приезжать, везти продукты. Словом, отговорил… У моего одного знакомого тоже жена скончалась, сам он в сорок пять лет ушел… Почему тоже? У меня умерла дочь, жена.
Нелегко было с бытом у моего безымянного писателя.
– Вот и моя дача, в том углу. Это нелюбимый мой угол. Да, дом новый, современный, на его месте деревянная дача была, сгорела.
Прощаемся.
– А я завидую вашим валенкам, хорошие валенки, – сказал он на прощанье.
– До свиданья! Я тоже их очень люблю…
Это был писатель Василий Субботин. Позже он переехал жить в старый корпус Дома творчества. Иногда наезжал в Москву и, кажется, тогда еще преподавал в Литературном институте имени М. Горького.
Как-то мы столкнулись в переделкинской библиотеке, где он просматривал периодику, я – толстые журналы.
– А вы прочитайте про меня в Литературной энциклопедии, – сказал он, улыбаясь.
– Читала уже. Думала, вы автор исторического романа «За землю русскую»… (Подростком я зачитывалась этой книгой.)
– Нет, я не тот Субботин…Тот был Анатолий.
– А вы автор романа «Как кончаются войны».
– Точно.
Позже о Василии Ефимовиче Субботине я неожиданно услышала от писателя, у которого оказались армянские корни.
Когда хрустально у любимого пруда
Яков Андреев
Был август 1995-го. В очередной раз я перебралась в Переделкино, ездила оттуда на работу в редакцию газеты «Авто». Под вечер возвращаюсь в старый корпус Дома творчества после вечерней прогулки с кучей грибов.
– Это вы здесь столько собрали?! – с возгласом удивления встречает меня у входа коренастый бородатый мужчина в очках. – Так их можно в столовке поджарить.
Он был в белоснежной сорочке и черном жилете. Сегодня у его дочки Ани день рождения. Обо мне он уже знал от поэта и переводчика Петра Кошеля, моего давнишнего знакомого, который и рекомендовал меня в «Авто».
– А я, – сказал он, – племянник Вруйра Баласана.
– Родной племянник Юрия Яковлевича! Сын… его сестры?
– Нет, его брата.
– Как ваша фамилия? – спрашиваю робко: что-то не попадалась мне фамилия Баласан в списке обитателей у дежурного администратора корпуса.
– По-армянски Акоп, а зовут Яков. Яков Андреев. Но рос и воспитывался в русской среде.
Больше ничего биографического не стал рассказывать, и я только поинтересовалась:
– А что вы пишите?
– Стихи.
– У вас есть с собой ваша книжка?
– Есть. А вам интересно почитать?
– Да, заинтересовалась.
Поднимаемся на второй этаж, забрасываю грибы в комнату. Раздается телефонный звонок – Кошель. Интересуется, как съездила на работу и не могла бы в следующий раз привезти для него газету «Инвалид». Я пообещала еще и другие газеты: «Хобби» и «Авто», которые выходили в нашем издательстве. А сейчас, говорю, меня ждет Андреев. И он не преминул заметить:
– Коварный мужчина…
– Ой, так уж и коварный… как и вы все…
Отправляюсь к коварному мужчине.
Яков вручил мне тонкую книжку «Стихи», изданную в прошлом году в Екатеринбурге с автографом «Карине – сердечно, в память о Переделкине».
На столе, прислонившись к стене, бутылка водки.
– Не выпьете?
– Нет, предпочитаю ликеры, вина.
– Тогда давайте спустимся в бар, отметим знакомство.
Пили болгарское бренди и кофе.
Примерно в 1972 году Яков Андреев приезжал в Армению. Сегодняшнюю Армению он вряд ли себе представляет. Она запомнилась ему радостной, веселой, светлой. Андреев процитировал стихи Гитовича, «старого, задерганного еврея», как он сказал.
– Знаете, Гитович был просто поражен, когда узнал, как почитают поэтов в Армении…
Замечательное название у книги, которую Андреев готовил в издательстве «Известия» – «Антология без генералов», в которую входили стихи уральских поэтов. В 1988-м он издал антологию зарубежных поэтов. Сейчас готовил новую книгу своих стихов.
Андреев работал в ежедневной газете «Вечерний Екатеринбург», писал об искусстве, был близко знаком с Эрнстом Неизвестным.
– Знаете, Эрнст Неизвестный включал мои статьи в свои книги…
Удивился, что моя журналистская работа связана с вопросами правопорядка в автомобильном издании.
– Ну что ж, – иронично заметил он, – давайте выпьем за столь серьезное дело.
«Похвастался», как отбивался от глухонемых хулиганов, которые напали на него ночью на улице. Понятия не имели, что он бывший боксер, и все-таки зуб ему выбили, что трудно было не заметить.
Яков Андреев упомянул о еще не опубликованном переделкинском цикле стихов, написанном осенью прошлого года. Мы как раз проходили по тропинке от мостика к домику, где располагалась бухгалтерия. И тропинку, и обособленный пенечек на бережочке пруда он назвал своими любимыми.
– Я прихожу сюда в пять часов утра, когда здесь все хрустально…
У пруда он и рассказал о поэте, прозаике Василии Субботине, своем учителе. Он поведал историю его знакомства с Борисом Пастернаком.
– Единственный телефон в Переделкине находился здесь. В этом домике, где всегда размещалась контора. Пастернак приходил сюда с дачи позвонить. Это было… в 1957 году. Василий Ефимович жил здесь, в общежитии Литинститута… Он же был единственным писателем, который брал Рейхстаг. Вернулся с фронта, красавец офицер… Так вот Субботин тоже пришел позвонить. Видит, как Пастернак пытается зажечь спичку, чтобы набрать номер. У него ничего не получалось, и он попросил помочь. Набрал номер и у кого-то попросил телефон Льва Озерова. Субботин подумал, ну вот, графоман какой-то хочет свои стихи Озерову показать. А сам он знал номер, но подумал, что этому человеку он его не даст.
Пастернак дозвонился до Льва Озерова, попросив еще раз посветить ему. И Субботин услышал:
– Лев Николаевич, я прошу вас, не надо двухтомник, не нужно…
Субботин удивился, что у графомана издается двухтомник. Когда Пастернак ушел, он интуитивно почувствовал, а не Пастернак ли это был. Поинтересовался об этом у проходившей мимо женщины, и та подтвердила его догадку…
Яков Андреев еще в баре спросил, когда в последний раз я видела Вруйра Баласана. Во время моей командировки в конце марта я заходила в «Литературную Армению», там и застала его с Георгием Кубатьяном. Еще рассказала, как Юрий Яковлевич еще раньше, до моего отъезда в Москву, звонил и благодарил меня за одну из моих гулаговских публикаций, посвященную репрессированной чете Тер-Саркисянам.
– Юрий Яковлевич был в ссылке у нас в Екатеринбурге. За столом во время еды он никогда не начинал есть первым. Мы, родные, знали за ним эту лагерную привычку. Там, в лагере, уголовники подсыпали политическим в еду битое стекло…
Мы еще пару раз пообщались с Андреевым, прогуливаясь по переделкинским аллеям. Однажды и в обществе знаменитого в Доме творчества черного пса по кличке Черномырдин. Я почувствовала, что Якову трудно долго ходить, видимо, пошаливало сердце.
…Примерно через пару лет я стала работать в издательстве «Центрполиграф» и вела серию «Человек и закон». Как-то позвонила Андрееву в Екатеринбург, с просьбой познакомить с екатеринбургскими журналистами, пишущими на криминальные темы. Мне сообщили, что Яков Андреев скончался. Ему был 51 год.
В книге Юрия Казарина «Поэты Урала» (2011 г.) один из 57 очерков посвящен Якову Андрееву, которого он называет «ярым и истовым любителем поэзии»: «Все его стихотворения – это очень короткий выдох-вдох. Пейзаж. Эпизод. Зарисовка. Набросок. Яков не страдал многословием в стихах. Прямоговорением – да…»
Вот одно из стихотворений из переделкинского цикла, которое он мне подарил:
Возвратясь из долгих странствий,
Сам горевший на кострах,
Что ты строишь мир христианский
На гулаговских костях?
Иль душа твоя крылата?
Или больно на стезе?
Иль забыл слова собрата
О единственной слезе?
…………………….
Василий Субботин
…Василию Субботину, когда мы познакомились в январе 1995-го, было, наверное, лет семьдесят пять. Узнать, жив ли он, можно было из интернета. Как же я обрадовалась, найдя во всех сведениях о нем только дату рождения – 1921 год. На одном из сайтов в связи с его 90-летием было написано: «Он живет уединенно в своей московской квартире, изредка встречаясь с заглядывающими на огонек фронтовиками. И покидает свой уголок тоже нечасто, в основном, когда ложится в больницу или выезжает в Дом творчества подлечиться, поддержать здоровье…»
…Наверное, кого-то заинтересует судьба моих валенок. Они остались в России. Как-то я встретила у ветхого домика в Переделкине женщину, когда-то работавшую в Доме творчества горничной. Она была в прохудившихся черных валенках. Я пообещала принести ей новые и вскоре подарила мои любимые валенки – решила, что в Ереване они вряд ли мне пригодятся.
P.S. Когда статья готовилась к публикации, я узнала о кончине Василия Ефимовича 24 мая с. г. Он дожил до юбилей великой Победы. В. Субботин похоронен на Переделкинском кладбище.
Каринэ Халатова
