Могиканские дворы
Это было в те времена, когда бесчеловечная и прижимистая советская власть еще не додумалась ставить на воду счетчики, а потому пиво и арбузы, не уместившиеся в маленький холодильник «Арагац», охлаждались под щедрой струей ереванской воды, в ванне. Тогда количество купленных папой помидоров измерялось багажником, а для того, чтобы после футбольных баталий напиться от пуза холоднющего кваса, требовалось скопить пять копеек. Ну, или просто позаимствовать их из пригоршни мелочи, беспечно оставленной, вместе с ключами, тем же папой на крыше того же холодильника.
Уникальная цивилизация ереванских дворов исчезла вместе со снегирями в них, в те годы, когда по улице Туманяна стало проезжать больше двадцати автомобилей в сутки, не считая восьмого троллейбуса, конечно. Был еще автобус N45, но этот маршрут работал из параллельного мира, возникал неожиданно и без расписания, проваливался в никуда и потому вечно ездил порожняком. Конечно, огромные дворы детства сжимали свое пространство параллельно нашему росту, становясь все меньше, и теперь удивляешься – где ты только, могиканин, умудрялся найти столько неизведанного и познавательного на этом малюсеньком клочке земли.
На тему дворов Еревана того времени можно защитить диссертацию по этнопсихологии. Но только докторскую, бедолага кандидат запутается в разнообразии порядков, устоев и традиций, существовавших в таком неоднозначном явлении. Обязательными атрибутами были лишь пулпулак – фонтанчик для питья, беседка и «смотрящий» двора. Первые два предмета могли быть в количестве больше единицы, третий же появлялся спонтанно, в результате естественного отбора. Данный им подзатыльник считался священным, обсуждению и апелляции не подлежал, а подлежал он суровому «разбору полетов» дома, чреватому дополнительными родительскими ласками. Нашего «смотрящего» звали Аспет.
Дворовая ночь могла и не заканчиваться, за нардами, а утро наступало по-разному. Для тех, кто жил в здании с гастрономом на первом этаже и по соседству, оно стартовало с грохота металлических контейнеров с молочными продуктами и напитками, разгружаемыми перед закрытым задним выходом магазина. До его открытия оставалось около часа, но ни одна баночка сметаны не пропадала.
День мог начаться с соседки сверху, обожающей стирать в 5 утра. Прыганье по всей квартире ее стиральной машины «Рига» лишало нижних соседей необходимости тратиться на будильник «Севани», похожий на гирю для весов, а рижская чечетка завершалась развешиванием выстиранного на балконе и истошным воплем: «Доброе утро, Аспет!» Следовало ответное приветствие зычным басом, и день можно было считать начавшимся.
Возможно, именно поэтому я – неисправимый жаворонок.
Территориальные потери государства
Обитатели ереванских дворов придумали способ безнаказанного отъема государственной земли. Происходила неприкрытая ползучая агрессия по одному нехитрому сценарию. Все начиналось с того, что жителю первого этажа надоедало видеть, выглядывая из окна, серятину асфальта, заплеванную семечками. Он убирал близлежащий пятачок, выкапывал ямку и втыкал туда саженец или сразу молодое деревце, которое подпиралось простой деревянной конструкцией. Происходило это, разумеется, весной, а уже к осени вокруг высаживались цветы.
Цветы топтать не было принято, но мы играли в футбол и, чтобы оградить растения от поползновений мяча, крохотный садик обносился заграждением, обычно сеткой в половину человеческого роста. За год-полтора количество флоры увеличивалось, территория, огражденная сеткой, постепенно расширялась, а кульминационный момент наступал, когда хозяин высаживал виноградную лозу, сооружая необходимые для нее стойки и перекладины. Так что очень скоро латифундия в пару-другую десятков квадратных метров оказывалась обнесенной уже оградой метра в два. Внутри ставились столы и скамейки, где опять же играли в нарды или просто обедали семьей в летний зной.
Вот поэтому люди в большинстве своем не расстраивались, когда им выписывали жилплощадь на первом этаже. Впрочем, латифундистами могли быть и жильцы с этажей повыше, в таком случае они становились совладельцами с теми, перед чьими окнами разбивался сад. Ни один чиновник никогда не требовал снести ограду и выкорчевать растения.
Наши нравы и обычаи
Распространены были совместные общедворовые мероприятия. И это далеко не только мойка ковров и шерсти, с последующим коллективным выбиванием последней. Так, почти что обязательными были проводы в армию, свадьбы и поминки, причем всегда в собрании участвовали и жители окрестных домов. Тогда ведь и жильцы зданий напротив считались непосредственными соседями, вот такое дело…
Парни, что провожали соседских девочек до дому, проходили очень своеобразный фейс-контроль, хотя понятия такого в те времена и не существовало. На молодого человека, провожающего сюда впервые, смотрели долго и пристально, запоминая, но не подходили – мало ли, может, одноклассник провожает после вечеринки, и больше здесь не появится. Но если провожание становилось тенденцией, парень отзывался в сторонку. Те, кто уходил без повреждений, обычно больше не возвращались, но если подконтрольный фейс бывал немного подпорчен, а его обладатель имел наглость все равно провожать девушку, то это ничего, кроме уважения, не вызывало. Стало быть – серьезно парень относится к нашей девчонке, такому можно ее доверить. Могли и друзьями стать, но, как минимум, свободный доступ во двор отважному провожатому открывался.
Немаловажной частью дворового менталитета были разговоры жильцов в беседке или в чьем-нибудь садике. Нередко говорили и рассказывали нарочито громко, чтобы было слышно всему зданию, и те, кто сидят дома, были в теме и могли принять участие в разговоре, особенно летом, выбегая для своей реплики на балкон. Направление беседам в нашем дворе задавал таксист дядя Смбат, но свято место не пустовало и когда Смбат был на смене.
Здание наше было одним из первых ереванских кооперативов, строила его Академия наук, но первые и последние этажи заселялись очередниками. В результате семьи сотрудников академии соседствовали с сапожниками, таксистами и криминальными авторитетами, и такая смесь многому научила. Дети сапожников учились у нас экзотическим словам типа «кокос» или «Чехословакия», а мы приобретали опыт починки кранов, лазания по стройке и как надо убегать от сторожей абрикосовых садов.
В одном мы были спокойны – мы просто не представляли себе, что можем однажды проснуться и увидеть посреди двора котлован для новостройки вместо бахчи дяди Аспета. Бахча была вечна, а вечность эту олицетворяла сетка вокруг этой самой бахчи, служащая нам футбольными воротами. Мяч иногда попадал в его цветник, ломал красивую розу, Аспет аккуратно срезал цветок и уносил домой, в вазу.
Ему и в голову не приходило ограничивать наш футбол…
Рубен Гюльмисарян
