Невыдуманные истории

Братья Закаряны и эрзерумские сестры

О Геноциде армян написано много книг не только самими армянами, но и иностранными авторами. Исторические, документальные, художественные, все эти книги — свидетельства самого ужасного преступления, с которого начался кровавый ХХ век. Но в этом ряду не хватает одной книги — воспоминаний потомков уцелевших от резни армян. Потомки — наши с вами современники, наши друзья и знакомые. Их воспоминания унаследованы от чудом уцелевших в резню бабушек и дедушек. Геноцид… От него не было спасения. Так планировалось. Но вырезать весь народ не удалось. Кто-то уцелел. И дал ростки. И новые ветви. По всему миру. И среди них — наши друзья и знакомые. Возможно, с воспоминаний потомков уцелевших от Геноцида армян начнется новая документальная книга. Пока мы живы, мы обязаны ее написать.

История о матери, родившейся в Ракке

Рассказывает архитектор Мариам Оганджанян:

Сатеник и Вард Шагинян

- Мой дед по материнской линии имел шестерых братьев. Были они из купеческого сословия, людьми почитаемыми и уважаемыми настолько, что один даже состоял в Меджлисе. Купцы купцами, но были они людьми образованными, много читали, владели языками, ездили по миру. Бабушка рассказывала, что каждый сезон муж привозил ей из Парижа последние новинки моды. Это я так, к слову, чтобы представили, какая была семья.
Знакомые турки, лояльно настроенные к армянам, еще в 1914-м предупреждали моих родственников, что готовится большая резня. Тот брат, который был членом Меджлиса, тоже знал об этом, просил всех собраться, покинуть страну, но никто не верил в то, что будут погромы, массовые убийства. И он один, забрав свою семью, уехал сначала в Александрополь, а позже — в Тифлис, где жизнь была полегче. А остальные братья остались в Эрзеруме, посчитав, что раз ладят с турками и курдами, ничего им не сделается.
Но тревожные звоночки уже звучали. Убили младшего брата моей бабушки (жены одного из семерых братьев), который служил в турецкой армии.
В начале 15-го года ночью забрали из дома двух младших братьев деда, как и почти всех молодых армянских юношей. Всех расстреляли за городом. Ни трупов, ничего не нашли. Соседи-турки, знавшие о готовящейся депортации, предупредили деда, чтоб поскорее покинул Эрзерум. Все золото и деньги, которые имелись в доме, отнесли в Английский банк, домашнюю утварь — в церковь, а остальное золото вынесли на себе. Четверо братьев с семьями отправились буквально в никуда.
Сейчас, когда я пытаюсь восстановить их путь, думаю, что поначалу они, видимо, планировали остановиться в Сирии. Потому что моя мама родилась в феврале 1916-года в Ракке. Я даже однажды спросила бабушку: «Вот ты говоришь — резня, резня, всех убивали, а как же мама родилась?» А бабушка мне так, стесняясь, ответила: «Ну молодые же были, внученька, живые…»
На дорогах изгнания умерла бабушкина старшая дочь, полуторагодовалая Гегануш. Вдова убитого бабушкиного брата, оставшаяся с шестимесячными близнецами на руках, когда показался Аракс, вместе с детьми бросилась в воду, пытаясь покончить с собой и с детьми. Бабушка еле ее спасла, а дети погибли…
Золото, которое беженцы забрали с собой, иссякало. Обменивали его на хлеб. Один золотой — одна лепешка. Или золотое колечко — лепешка. Чтобы курды не ограбили, заглатывали золото вместе с хлебом. Потом выгребали из экскрементов. Надо же было выживать. И снова обменивали на хлеб.
В пустыне Дер-Зора погибло много армян, многие заболели. Из четырех братьев деда двое погибли в пути. Вдову бабушкиного брата спасло то, что незнакомый обессилевший, больной мужчина, у которого погибла жена, попросил выкормить своего грудного ребенка, которому он бессилен был помочь. Это ее спасло от помешательства. Потом они поженились и родили еще двух детей.
Двоюродная сестра деда потеряла своих детей в пути. Дойдя до Александрополя, она устроилась там на работу в Американской миссии, при которой был детдом. И уже там нашла свою дочь. В Александрополе оказались и уцелевшие братья моего деда. Там же родилась моя тетя. Старший брат деда, обосновавшийся в Тифлисе, позвал всю родню к себе, и вскоре все, кто не погиб, перебрались к нему. Только в конце 30-40-ых они переехали на постоянное жительство в Армению.
Но на этом история нашей родни не заканчивается. Двоюродная сестра деда, работавшая в Американской миссии, вместе с миссией уехала в США и там нашла своего сына, которого потеряла на дорогах изгнания.
Муж моей родной сестры, известный художник Генрих Сиравян в 70-ые годы с выставкой находился в Швейцарии. К нему подошел пожилой мужчина, спросил:
— Знаешь семью Захарянов?
— Знаю. А вы кем им доводитесь?
— Я сын Джаво куйрик.
Это был сын той самой Джаваир, которая уехала в Америку. Кто знает, сколько еще нашей родни рассеяно по миру?

Виктория, поправшая смерть

Рассказывает владелец ереванской аптеки «АНИ» Гарни Хачатурян:

- Моя материнская родня из села Балу возле Харберда, тамошних жителей все знают как балвци, а отцовская — из села Айни поблизости от Тигранакерта. До сих пор это село стоит.
Историю того, как спаслась отцовская родня, я слышал от своего отца, а он — от своего. Я был совсем маленьким, когда дедушки и бабушки не стало, поэтому передаю то, что слышал от отца.
Деду Арутюну было лет девять-десять, когда его семью вырезали. Из пятерых членов семьи уцелели только он и младший брат. Как уцелели, подробностей не помню, видимо, схоронились где-то. Вечером прибежали к родной тете, попросили убежища, она заплакала, но отказала, потому что знала: всех юношей уничтожают, даже малолеток. Показала на крыльцо, под которым запрятала золото и деньги, сказала, если уцелеют, чтобы знали, где все припрятано, сама, по всей вероятности, готовилась покинуть деревню. Еще сказала, чтобы братья, если смогут, перебрались в Тигранакерт. Назвала адрес знакомого кузнеца, чтобы обратились к нему. Вряд ли турки убьют кузнеца, у него руки золотые, он им пригодится. Кузнец и правда их приютил. Какое-то время они жили у него, потом перебрались в Алеппо.
А в семье бабушки Виктории было семь человек. Выжила она одна. Рядом с их деревней турки вырыли огромный ров, куда сбрасывали обезглавленных армян. Десятимесячную девочку, которую держала на руках мать, не тронули, видно, решили — и так не выживет, вместе с обезглавленной матерью сбросили в ров. Ночью курды, промышлявшие тем, что сдирали с умерщвленных армян золотые зубные коронки, услышали детский плач и обнаружили под трупами крохотную девочку. Один из курдов забрал ребенка к себе домой, дал ей имя, вырастил.
Однажды ему понадобилось съездить в Тигранакерт к тому самому кузнецу — то ли коня подковать, то ли еще почему. Девочка стала проситься, чтобы и ее забрал с собой. Плакала, просила, пока не добилась своего. Кузнец увидел девочку и сразу понял, что не курдиянка она — светлолицая, голубоглазая. Порасспрашивал курда, узнал, что и как, и выкупил девочку. Дал ей новое имя — Виктория. Победительница. Я точно не могу сказать, кузнец ли свел моих дедушку с бабушкой, но то, что он сыграл огромную роль в их судьбе, это точно.
В 30-ые годы мой отец с братом перебрались в Алеппо. Отец окончил Американский университет в Бейруте, стал лучшим фармацевтом Сирии. Когда отец собрался продавать свой аптечный бизнес, министр нацбезопасности Сирии вызвал его к себе и попросил не покидать Сирию, поскольку в стране высоко ценили его заслуги. Я приехал в Армению 18 лет назад, поступил в медицинский, потом открыл на улице Туманяна свою аптеку. Здесь женился, здесь родились мои дочки. Младшая, Виктория, носит имя моей бабушки, победившей смерть.

Роза Егиазарян

Гата

Кнарик лежала, свернувшись клубочком в ногах Эрмине, уже пятую неделю. Сестры попали сюда после того, как добровольцы Кери (Аршак Гафафян, хмбапет (командир), лидер армянского гайдукского (фидаи) движения) весной 1915-го довезли их до Эчмиадзина и не нашли ничего лучше, как передать в сиротский приют. Кнарик было лет пять, Эрмине была старшей сестрой — к концу года ей исполнялось целых семь. Она лежала почти без сознания все пять недель. У нее был тиф и выжила она чудом, благодаря судьбе и самоотверженному уходу сестер милосердия благотворительной больницы. Вокруг были одни койки, мест в помещении не хватало и людей укладывали на верандах, террасах, а то и во дворе. Благо было тепло – лето в самом разгаре. Кнарик чудом удалось избежать болезни, хотя, несмотря на все уговоры, она ни на секунду не отходила от кровати сестры. Девочка страшно исхудала, изменилась и превратилась в маленького потерянного зверька. Но главное — была рядом с сестрой, единственным знакомым и родным человеком в этом новом мире. И еще у нее было развлечение. На протяжении последних недель болезни сестры Кнарик наблюдала за происходящим на соседней кровати. Там лежала обессилевшая девушка лет четырнадцати. Таких девушек вокруг было много. Но у этой была неподражаемо-красивая копна густых темно-рыжих волос. Таких красивых, что Кнарик не могла отвести глаз. Соседка была среди тех немногих счастливиц в больнице, которых не постригли. Каждый день сестра милосердия терпеливо и с какой-то скрытой страстью расчесывала роскошную копну и очищала ее от вшей. Это зрелище завораживало Кнарик. Их с Эрмине обрили налысо в первый же день, и время от времени приходилось сравниваться с соседкой, притрагиваясь к мягкому ежику головы.
Кнарик и Эрмине не были сиротами. После того, как вся семья покинула Ван, они шли в одной колонне вмести с родителями, бабушкой, тетей и еще многочисленными соседями. Мать с отцом отставали – им приходилось управляться с другими детьми: одна из старших сестер болела и ее везли в коляске. Кнарик и Эрмине шли рядом с тетей, сестрой матери, то подпрыгивая, то отставая, радуясь новому приключению. Потом появились армянские солдаты-добровольцы. Они помогали многим беженцам передвигаться – старикам, женщинам с детьми и больным. Сев на телегу, можно было немного отдохнуть и проехать большую часть пути. Но тетя была очень красивой женщиной, строго воспитанной в традиционной армянской семье. Oна испугалась солдат. А испугавшись, посадила на телегу только Кнарик с Эрмине, и … растерявшиеся девочки очень скоро оказались слишком далеко от своих родных и потеряли их в веренице удалявшихся людей. Ну а потом – Эчмиадзин, приют, тиф, больница, медсестры и соседка с потрясающей копной волос…
Эрмине выздоравливала. Было ясно, что смерть ею больше не интересуется. Но у девочек не было сил даже радоваться. Они просто понимали, что нужно держаться вместе. Так вместе они лежали на кровати, наблюдая уже вместе за красавицей-соседкой. Вместе ели благотворительную пищу из железных мисок. И вместе относили эти миски на кухню. Это было уже тогда, когда Эрмине разрешили вставать. Ей нужно было ходить, чтобы вернуться к жизни. Ее ослабшее тело отказывалось держаться на ногах, но врачи заставляли как-то двигаться, чтобы эта простейшая терапия укрепила девочку. Но все равно сестры передвигались с трудом. И хотя Кнарик избежала тифа, но долгое лежание клубочком, скудное питание, тоска по матери и непонимание происходящего вконец истощили и ее.
Кухня находилась на другом конце больницы. Сестрам казалось, что слишком далеко. Почти так же далеко, как от Вана до приюта в Эчмиадзине. Им приходилось проходить через веранду с многочисленными койками, спускаться по лестнице, пересекать весь двор, заходить в помещение и снова идти и идти… пока, наконец, слышался кухонный грохот и невидимые руки забирали эти злосчастные миски. А потом предстоял обратный путь.
Самой страшной была лестница. Преодолеть ее ни разу пока не удавалось. Кнарик придумала, как облегчить спуск. Она садилась на верхнюю ступеньку и постепенно сползала. Ступеньки были для нее высокими, и даже сползание давалось с трудом, особенно с миской в руках. Эрмине следовала за сестрой. С каждым днем путь становился легче и постепенно превращался в смешную игру. В один из этих дней-близнецов Эрмине и Кнарик доели свой обед, взяли в руки пустые миски и двинулись в бесконечный путь на больничную кухню. Впереди была лестничная преграда. Но сестры уже наловчились. Они сели на верхнюю ступеньку и, держась за руки, с миской в другой, стали съезжать. Ступенек было восемь. На пятой они, устав, остановились. Так иногда они долго сидели, утомившись на полпути. Подняв глаза, Кнарик и Эрмине почти одновременно заметили мужчину и женщину. Женщина как будто одеревенела, у мужчины дрожали руки, и оба пристально, почти завороженно, смотрели в сторону девочек на ступеньках. Сестры с любопытством уставились на редких гостей. И вдруг воспоминания нахлынули на пятилетнюю Кнарик. Она вспомнила цветы в саду, смех детей, окрики бабушки, стук отцовской швейной машинки и гату. Когда их большая семья покидала дом, мать, Србуи, два дня пекла на дорогу. Она месила тесто, размешивала хорис (начинка для гаты из масла и сахара) и из ее глаз, не переставая, текли слезы. Гата была такой вкусной, горячей и ароматной. И когда Кнарик взглянула на женщину, которая стояла как вкопанная, посреди двора, а из глаз ее, не переставая, текли слезы, она снова вспомнила запах той гаты и первая узнала мать. Девочка повернулась к сестре и зашептала ей на ухо: «Скажи маме, пускай даст мне гату…»
…Кнарик умерла через несколько месяцев от болезни уже в Ереване. Гату поесть она не успела.