Выход в хаос из камеры культуры

Андрей Аствацатуров, похоже, считает, что чем больше преподавать литературу и писать книг, тем лучше. Справедливо считает. Питерский университет, его институт свободных искусств и наук – это вузы, где Андрей преподает сейчас, но список тех, с которыми сотрудничал раньше, тоже впечатляет.
Что до книг, то на слуху у интересующихся современной русской прозой такие, в частности, названия, как «Скунскамера», «Люди в голом» и «Осень в карманах». Оригинальный подход и философия, совсем не всегда сопоставимая с традициями русских прозаиков и ожиданиями читателя, делают книги эти предметом дискуссий. Но, кроме споров, книги Аствацатурова участвовали в финале премии «Национальный бестселлер», удостоены премии «Новая словесность».
А ведь писателем Андрей Аствацатуров мог и не стать.

Врач или филолог

Вот если бы Андрей пошел по стопам деда с отцовской стороны, Георгия Аствацатурова, то стал бы врачом. Отличным врачом, безусловно, – если человек талантлив, то сфера приложения уже не принципиальна. Полковник медицинской службы Георгий Николаевич, знавший армянский и грузинский и прививший семье определенные кавказские традиции – хлебосольность, бытовую культуру, особенно в плане отношения к старшим и к женщине, – просил внука обязательно читать, пусть и переводную, армянскую и грузинскую поэзию.
Все это как нельзя лучше легло в канву второго деда – академика Жирмунского. Поэтому выбор будущего для Андрея ограничился медициной и филологией. Победила вторая стезя, ибо, как он сам признается, с естественными науками у него что-то не выходило. А вот что у Андрея получалось хорошо и делалось им охотно – это читать книжки и рассуждать о них. Стало быть, филфак был предопределен. А филфак ЛГУ – место серьезное.
«Потом я научился читать лекции, – говорит Андрей, – стал преподавателем, написал целых три монографии и избрал себе в занятие англо-американскую литературу ХХ века. Такой вот профиль, благодаря династии Жирмунских».

Элиот, Миллер и даже Керуак

«Выбор англоязычной литературы обозначился как-то случайно, – рассказывает Андрей. – Я был послан в школу с английским уклоном, она считалась престижной. Хотел заниматься русской литературой, но в то время были трудности с распределением рабочих мест; университет — один, а вот выпускники английского отделения могли заниматься наукой и в то же время преподавать английский. Вышло даже лучше, чем предполагалось: меня сразу взяли на кафедру, и я с тех пор занимаюсь одним и тем же. Мне было 23, я начал читать лекции, сначала в независимых университетах, потом уже на своей кафедре – истории зарубежных литератур СПбГУ. Я полюбил эту литературу, особенно американскую. Выбирал так: какой тут самый сложный и умный автор, который лучше других разовьет меня и даст мне больше как специалисту? Где-то на четвертом курсе отец принес мне «Улисса», и я увидел, что ничего в этом не понимаю, а раз так, то это мне интересно, я должен этим заняться и во всем разобраться. И вот два года занимался Джойсом. Потом выбрал себе поэта, похожего на Джойса – Томаса Элиота, он у нас почему-то менее известен, чем Джойс. А ведь Элиот еще и теоретик литературы, и мне было чрезвычайно интересно. Я понял, что это мне очень нужно, у Элиота еще и явная интертекстуальность – у него много всего из других текстов, во всем этом надо разбираться и эти другие тексты искать – вот и приходилось поэтому читать и осваивать кучу других авторов.
Я занимался, с той или иной степенью глубины, разными авторами, а потом заинтересовался Генри Миллером. Он не похож ни на Элиота, ни на кого-то еще, хотя за ним – мощная интеллектуальная традиция и Европы, и Америки. Эмерсон, Уитмен… Но тогда мне действительно казалось, что этот человек не похож ни на кого. Такой странный стиль, мощный драйв… Все эти мои изыскания привели к тому, что в 2010 году я выпустил о нем книгу. Я никогда не писал ничего, например, о Керуаке, хотя с огромным удовольствием читаю о нем лекции. Я его очень люблю, в 25 лет он произвел на меня сильное впечатление – этот поток, этот драйв, беготня невероятная, стилистическая шероховатость, за которой мощный нерв… С возрастом начинаешь относиться к этому спокойнее, но я таких авторов люблю, и студенты тоже – Керуака они особенно обожают».
Вот что удивительно – нынешние студенты, оказывается, обожают Керуака! Я-то думал, они вообще не знают, кто это такой. Это же Керуак притащил редактору рукопись своего романа «В дороге», написанную без знаков препинания на рулоне бумаги в полтораста метров. Перформанс? Акционизм? Тогда и слов-то таких не знали…

Писать для России

Андрей вертит в руках кофейную чашку: «Может, это и пафосно – то, что я скажу сейчас, но я всегда делал все для и ради России. Уж как получается…
А что до моих книг, то это вечная, проблема — замысливаешь, хочешь написать одно, а получается другое, читатель видит вообще третье. Мне иногда кажется, что я не услышан. Многие мои тексты воспринимаются как анекдоты, хотя я стараюсь закачать в них очевидную, как мне, во всяком случае, кажется, философскую идею. И в первом романе так было, и во втором. Я считаю, что принадлежу к традиции скорее американской, нежели классической русской. Мне нравятся Андерсон, Сэлинджер, Хэмингуэй с его нарочитой простотой и фрагментарностью стиля, Воннегут… Повествование, построенное на сжатых историях, складывающихся в общий замысел, за которым стоит некая идея, при внешней простоте. А в русской традиции на меня повлиял Довлатов, я его люблю безмерно. Причем я очень не хотел, чтобы он на меня влиял, но тут уж никуда не деться – в голове всегда сидят некие фразы, образы, композиционность…
«Люди в голом» появились несколько случайно. Я начал писать в «Живом Журнале» смешные истории, заметки, зарисовки, потом из этого стали получаться вроде как завершенные анекдоты. Я написал первую часть тоже фрагментарно, вывесил ее в ЖЖ, но это было уже для себя. Потом, спустя год, написал вторую часть, в совершенно ином ключе. Мне сначала показалось, что это два разных текста, но потом я увидел общие линии и выстроил один. Так появился роман, мне предложили его издать – потом выяснилось, что издатель сам не ожидал такого успеха. Потом я несколько ушел от «Людей», второй роман – «Скунскамера» – писал совсем по-другому. Я же не рассчитывал, что «Люди» будут изданы, не очень следил за стилем, но издатели дали мне бесценные советы, и книга получилась. Хотя я больше люблю «Скунскамеру», где, кстати, есть похожие ситуации и герои».

Что хочет писатель

«Культура, нас окружающая, репрессивна по сути. Мы как бы в камерах культуры сидим все, нас туда загоняют, а мы, естественно, пытаемся вырваться. Но дело в том, что снаружи – хаос, к которому мы приспособлены еще меньше, мы же его боимся. Я и хочу показать, что мы ни в культуре не можем жить, ни вне ее.
Скунс пахнет, потому что боится. Он начинает вонять в качестве защитной реакции. Мы тоже боимся. Ницше же утверждал, что чуждые идеалы зловонны. Это и есть «Скунскамера» такая. Мы сидим в культурных камерах, окруженных еще более страшным хаосом, прижимая к себе навязанные нам идеалы, и реагируем на все это в точности, как скунсы.
А, чего я хочу помимо литературы? Приехать в Армению, например, меня все зовут, но что-то все время не стыкуется. И больше общаться с женой, а то она все время видит мою спину, что-то непрестанно пишущую…»

Записал Рубен Гюльмисарян

Об Авторе

Похожие материалы

Оставить отзыв

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *